Дело о заикающемся троцкисте - Страница 49

Проститутка Гортензия, которая в этот вечер была на больничном, то есть отходила после бурно проведенной ночи в забегаловке на «Ланской», встретила меня ласково и тоже сказала все, что могла.

К сожалению, ничего членораздельного (как бы сомнительно это ни звучало по отношению к проститутке) я не услышал — она уже основательно догналась по старым дрожжам. Поэтому мне пришлось ограничиться двумя ударами в морду ее сутенеру, который предложил мне «пройтись в туалет с этой леди», и уйти ни с чем. Исключая легкое моральное удовлетворение и нытье в правом кулаке.

С утра, обложившись архивными документами и чашками с холодным кофе, я сидел за своим столом. Первой появилась Лукошкина.

— Что? — несколько истерично поинтересовался я.

— Леша, мне завтра в Москву лететь — давай деньги на билеты!

— Анечка, сейчас нет, — сдерживаясь изо всех сил, проговорил я. — Заплати из своих, я потом компенсирую.

— Ну-у, начинается… Пусть Обнорский с тобой разбирается.

Дверь закрылась, и я попытался погрузиться в документы, но тут же зашел наш ловец малолеток.

— Скрипка, — решительно сказал Каширин, — гони деньги на агентессу — в «Прибалтийской» серьезное дело наклевывается…

Не поднимая головы, чтоб не убить его одним взглядом, я тихо сказал:

— Денег нет. Купи ей мороженое.

— Щас!… Может, мне ее в «Макдоналдсе» гамбургером угостить? Это же такая женщина, Леха…

— Нету!!! — проревел я и схватился за бюст Дзержинского.

— Все, — оскорбился Родик. — Срываешь операцию. Высылаю Обнорскому «молнию».

Я вскочил и, подбежав к двери, попытался ее запереть, но не успел — в кабинет вплыла Железняк, и, конечно же, с самым решительным видом.

— Замок чинишь? — поинтересовалась она. — Меня Глеб прислал сказать, что бумага кончается и картридж…

— Знаю!!! — заорал я так, что задрожали стекла. — Все знаю! И картридж, и мыло, и агенты, и понос, и золотуха — НЕТУ! Нету у меня денег!

Возможно, я был вне себя, но потомка революционного матроса это не тронуло, и она пожала плечами:

— А кому сейчас легко? Короче, он сказал, что Обнорский…

Ее речь прервал мой демонический хохот:

— Меня поставит к стенке! Но не расстреляет!!! — Я выпихнул ее из кабинета. — Потому что денег на патроны у меня нету! И все!

Я вновь стал запирать дверь, но ключ, естественно, заело. И когда раздался стук, я просто залез под стол. По безукоризненным австрийским туфлям, я понял, что пришла Агеева.

— Лешенька? Ау? — сказали австрийские туфли и подошли к столу. По тому, как напряглись их острые носки, я понял, что Марина Борисовна смотрит на меня сверху. Я затравленно посмотрел на нее снизу вверх, а что мне еще оставалось?

— Лешенька, — продолжала она как ни в чем не бывало. — Ты просил досье на некоего Ерша. Вот все, что есть — но крайне мало.

Я облегченно вздохнул и стал вылезать.

— И еще я хотела тебе посоветовать обратиться к Валечке Горностаевой, — добавила Агеева. — Она у нас большой спец по всевозможным кидалам.

Она пошла к дверям, и я подумал, что ради этой последней фразы она и приходила. Марина Борисовна ужасно любит поправлять наши с Горностаевой отношения. Хотя…

— Хотя вряд ли она станет тебе помогать, — донеслось от дверей.

— Почему это?

— Ну насколько я понимаю, ваши отношения в последнее время… То она у тебя курит в неположенном месте, то звонит в не правильное время… Ты же у нас непримиримый.

— Я?! — искренне изумился я. — Да я сама доброта и отзывчивость, если хотите знать!

Агеева тонко усмехнулась.

— Тогда Лешенька, будь добр, выдай мне под отчет рублей триста — мне фотобумага нужна для принтера…

— Убью… — только и смог произнести я.

— Что и требовалось доказать, — хихикнула она, выходя.

***

В квартире у Валентины я был впервые. На кухне — тем более. И ощущения у меня были, прямо скажем, не самые приятные. Впрочем, все было чистенько — никаких там лифчиков и трусиков на веревке под потолком, кормушек для котов и пятен на холодильнике. Меня смущала атмосфера назревающего скандала. Горностаева кормила ребенка. Из кое-каких прозвучавших в разговоре фактов я сделал вывод, что девочка была не ее. Насколько я разбираюсь в детях, ей было года четыре, хотя взгляд у нее был мудрый не по годам. Горностаева пихала ей в рот кашу и кричала в коридор:

— Все, кончилась халява! Я почти безработная, так что будь добра, подумай, как ты будешь зарабатывать на пропитание своей дочери!

На минуту в дверях кухни появилась полуголая девица, приложив к груди платье:

— Валюнь, посмотри — не толстит?

— Толстит! — заявила с набитым ртом девочка с таким же, как у девицы, курносым носиком.

Девица скривилась и убежала.

— Лопай, горе ты мое! — сказала Горностаева девочке и снова закричала в коридор:

— Ты меня вообще-то слышишь, сестрица?!

Девица вновь забежала на кухню, уже в другом платье, и умудрилась, натягивая чулок, чмокнуть дочь, потрепать Горностаеву по плечу, подмигнуть мне и спереть со стола бутерброд.

— Постараюсь не поздно! Если что — позвоню!

Валентина бросила ей вслед взгляд, способный пробить бронированную дверь, и заорала:

— Александра! Не смей убегать! Я кормила вас три года, теперь вы обо мне позаботьтесь!

В ответ ей хлопнула входная дверь.

Я напряженно думал, что бы сказать, особенно учитывая то, что меня тут как бы не замечали. Ситуацию спасла девочка.

Она тронула Горностаеву за руку и протянула ей ложку с кашей.

— На! Теперь я тебя буду кормить три года…

Валя засмеялась и поцеловала племянницу в измазанную кашей щечку. А потом соизволила мрачно посмотреть на меня.